Подъ солнцемъ не знайдете вы такои побожнои, якъ наша кума, Пазя! Отъ рана до ночи молитва все на еи устахъ. Ранесенько встае она изъ одра своего и сейчасъ начинае „пацѣръ“, бо изъ малку уже такъ научена.

„Ца, Сына и святого Духа, ваминь!“ „Отче нашъ, иже еси“, а шлякъ бы тя съ котомъ трафилъ, диви, шмалецъ въ бутрѣ выѣлъ. Господи, що то за погано якось! „Отче нашъ, иже еси“ — диви, молока псявѣра жидъ еще не привѣзъ, хороба на него — „иже еси нанебесахъ“, ты, старый бабрію, що, доки будешь спати, абысь сконалъ, неробе, дровъ рубаныхъ нема, а жерти хочешь, неробо якійсь!

— Ани Богу не дадутъ помолитися, шибенники — побожно вздыхае Пазя, стае противъ образа и начинае на ново: „Отче нашъ“. Но въ той хвили, якъ гадиною укушена, обертаеся, хватае ремень и валитъ дитину, яка въ брудной сорочцѣ тихо выйшла изъ „бедруму“ и середъ хаты въ недуже ладный способъ зливае подлогу.

— Сдохла бысь, то тутъ робится, а нажь тобѣ песій сыну, а кольера мамѣ твоей!

— Ты, бабо, що тамъ на заранку розбиваешся?

— Замуровало бы тобѣ, иди, гласкай того гицля, абысте оба послѣпли...... — Ой, ой, каждого дня таке! „Сусе, Сыне Божій помилуй насъ! Вольфку, вы коли молоко приносите, га!

— Що, коли? Еще рано.

— На окописко тобѣ не рано, якъ? Въ мене пять людей на бордѣ, а онъ кричитъ рано.

„Да прійдетъ царство“! — ага, чи повстаютъ сами, піяки таки! Гдесь надъ ранонъ посходилися, лѣзутъ якъ сновиды. Гей, вставайте, паны вельможны, часъ до роботы!

Поволи кухня наполняеся. Слѣпый на одно око Джанъ, простягаеся и выкидае изъ своей груди таке: „а!“, що на другой сторонѣ улицы песъ взялъ хвостъ подъ себе и съ лякомъ утекъ въ безвѣсти.

— Газдынь, въ губѣ наче стадо свинь ночевало, а въ животѣ рѣже! Чого жь вы ничо не кажете?

— Стули пысокъ! Помолитися не дасть человѣку — отвѣчае Пазя и пораючися при печи шепче: „яко и мы оставляемъ долги наша“ — ты, Федь, чи ты думаешь, що я мечки (сѣрники) краду? „И не веди насъ......“

— Крадѣтъ, вы и такъ злодѣйского роду!

— Кто, я? Бысь здохъ таки тутъ, бы тя хробы шпали, я тобѣ до смерти не забуду..... „но избави насъ отъ лукаваго“.....

— Газдынь, то що? Въ келишку ажь три караконы....

— То выйми — кричитъ Пазя, пальцемъ робитъ караконамъ „гераре геръ“, вытирае фартушкомъ и дае чарку Питрови, якій держитъ въ рукахъ бляшанку съ вискою.

— Якъ вы дали чарку то выпійте першій — каже Питръ и поводи, обережно наливае порцію,

— Аминь, аминь, аминь, Пресвятая Тройце — ну до тебе Питръ!

Только однакъ чарка перейшла черезъ еи губу, якъ Пазя ажь посинѣла цѣла, кровь ударила ей въ голову.

— Люди, а то що за публика! То никто, только Майкъ, гей, давайте его тутъ!

Судъ и розправа были короткіи. Виновникъ 14 лѣтный сынъ Пази и еи мужа, Проця, не отпирался. Онъ вчера потягнулъ потайкомъ изъ бляшанки, а для непознаки долилъ до баньки терпентины (скипидару). И теперь каеся въ рукахъ Проця, бо той ременемъ пише ему всю азбуку на грѣшномъ тѣлѣ и не перебирае, яка часть того тѣла сотворена на образъ и подобіе Господа Бога. Несчастна Пазя спльовуе и клене, а на конецъ, для побожного оконченя дѣла вырывае Майка изъ рукъ его родителя, и начинае его лобомъ валити о отвѣрокъ, ажь отгомонъ иде.

— На, маешь, на, еще, на, отмѣно скажена!

По бури наступае погода. Газда скочилъ до складу по чисту, съ терпетиною не смѣшаною утѣшительку, Майкъ съ надорванымъ ухомъ вылетѣлъ на улицю, а наша Пазя могла дальше вести перервану молитву, но при третомъ еи словѣ перебилъ ей Проць словами:

— На, стара, попробуй, чи добра!

— Чорта тамъ буде добра, отъ того злодѣя все зла! „Радуйся, ворованна Маріе“! — ну, гдежь чарка! „Господь съ тобою“ — щось якъ бы лучшу далъ, трохи перцемъ чути! Эни, не сѣпай кота за хвостъ, „благословенна ты въ женахъ“ — абы васъ всѣхъ шлякъ трафилъ, то кто въ почи наплевалъ въ миску отъ молока? — нѣ, сказитися тутъ межи вами....., аминь, аминь, аминь!

— Кумо, я на никого злого слова не скажу — повѣдае Пазя до кумы Химки, яка прійшла ю отвѣдати. Где тамъ человѣкъ мае часъ, присясти, щомъ не мала нынѣ коли святои молитвы змовити. Боюся, кумо грѣха!

— Такъ, такъ такъ, кумо, каже Химка, и я такъ само! Куда тамъ бѣдной кубѣтѣ мѣшатися до чого.

— Певно, що такъ. Потомъ отвѣчай на Божомъ судѣ!

— И смалися въ вѣчномъ огни. Не така я, Пазю, якъ Джуля.....

— Що, та вѣдьма? Кумо, тажь она еще въ краю коровамъ молоко отбирала. Самамъ видѣла, якъ на лопатѣ коминомъ вылетѣла. Абымъ ту сейчасъ здохла, якъ брешу!

— Та чогось бы вамъ брехати, абожь вы до церкви не ходите, тажь вы старша сьостра.....

— А еи дѣвка, лайдакъ, Химо, лайдакъ! Съ ниграми водится! По-за домомъ все ночуе. Чорта бы я волѣла видѣти, якъ ихъ.

Скрипнули двери, въ хату войшла Джуля.

— Кумусенько, Джуленько, а дай вамъ, Господи, прецѣнь, прецѣнь, що, цураетеся насъ? Сѣдайте! Злѣзешь ты, псявѣро! — крикнула Пазя до дволѣтнои Мери, якъ съ вылупленными очима сидѣла на креслѣ, скинула дитину, стерла мокроту и посадила Джулю.

— Якъ жіете, проживаете? — пытае Джуля.

— По Божому кумо! Только роботы полно, молитвы нема часу змовити. Но чѣмъ я васъ угощу! Хиба выпьемъпо чарцѣ.

— Пазунечко, не уживаю, ни на лѣкъ!

— Джулюсечко, сердце мое, только оцюкупиночку, для мене то зробѣтъ.

— Хиба для васъ, кумо!

— При чарцѣ кумы не сидятъ дармо. Безъ воды и мыла обопрали всѣхъ крещеныхъ и некрещеныхъ. А за шестою чаркою стали кумы плакати, що свѣтъ такій безбожный, що на тацу (кружку) гузыки кидаютъ, а до сестрицтва мало кто належатъ.

— Яки есть, таки есть, а таки я старша сестра, то не хочу безбожныхъ въ братствѣ, ни въ сестрицтвѣ.

— Вы и на мене, Пазю, киковали, каже Джуля!

— А якъ же можна иначе! Тажь я передъ Богомъ отповѣмъ.

— За мене?

— За васъ, не за васъ, а за вашу дѣвку. Чемусьте не пильновали, теперь маете непотреба!

— Що, моя дитина непотребъ? Ты піячко!

— Стули пысокъ — вѣдьмо!

— Вѣдьмо? На то тобѣ!

Счепилися кумы за патлы и давай тягатися по хатѣ. Химка хватила макогонъ, но запоморочены водкою била, кого попало! Наразъ Пазя рукою зачепила за горщокъ съ кипяткомъ и вода полилася на голову Мери!

— Гвалту! Мордуе, гвалту!

Передъ хатою Проця двѣ патрольки, одна забирае до шпиталю, попарену дитину, друга забирае до арешту всѣ три кумы.

— Господи, за що мене берете, я „старша сьостра“ — кричитъ Пазя.

И въ патрольцѣ крестится, руки складае и вознесши очи до неба каже въ голосъ:

— Матонько свята, дай, абы та вѣдьма скапала, якъ свѣчочка, абы три роки конала и не сконала.....

А коники бѣгутъ швидко, одна улиця въ лѣво, друга въ право и просто въ браму до Ивановои хаты!

***

У насъ скваеръ добрый человѣкъ, жидъ, розумѣе по нашему. Вечеромъ привели передъ него Пазю, Химку, Джулю, прійшли ихъ человѣки.

— Ну, що съ вами! За що собѣ бьете, вы піячки.....

— Свѣтлый суде, я невинна. Яжь „старша сьостра“, я Богу молюся, я до церкви ходжу, я николи никому злого слова не скажу!

— Ты свиня, не сьостра! Я васъ буду учити, По пятнадцать долларовъ кары, а нѣ, то до лакопу!

Хочъ гинь, а заплатити треба!

Не конче лекше одотхнула Пазя, коли выйшла на свѣжій воздухъ. Бо только дойшли до дому, Проць запхалъ ей свою шапку въ уста такъ, що мало не задавилася, а другою рукою, ни не рукою, а кулакомъ сталъ ей по лици и лобѣ грати того самого марша, подъ звуки, якого наши таты машеровали подъ паномъ Радзьецкимъ до Наталіи, где сметана флюсомъ плыве, а пироги на деревахъ, якъ грушки ростутъ!

— Не такъ, газдо, не такъ, радитъ Джанъ, на землю, а колѣнами помѣсѣтъ ю, нехай сдохае така публика!

Сидитъ Пазя на краю постели, ни жива, ни мертва. А газда и бортники пойшли до салюну, бо и якъ не запити такои бѣды? Стоятъ при барѣ и они и Джулинъ и Химчинъ мужь, косо поглядаютъ на себе!

Но есть душа, яка сочувствуе бѣдѣ человѣческой, яка умѣе миротворити. Панъ Хаскель, салонисть, поставилъ передъ ними по полной чарцѣ „вудспиритусу“ и мляснувши языкомъ по паршивой губѣ, каже:

— Що вамъ, хлопы! Бабске дѣло, то бабске! Оно собѣ било на пысокъ, ну, що вамъ до того? На-що вамъ сваритися? Выпійте на сгоду — я частую. Ну, штуркнѣтъ собѣ, я такъ кажу!

— Певно, на що сваритися — повѣдае Федь! Бабамъ морду сбити, нехай тихо сидятъ. Чи не такъ?

Штуркнули сватки чарками, сплюнули въ передъ, бо, хочъ даромъ поставлена чарка, а грѣхъ сплевати, коли даръ людскій перейшолъ горло — и выпили на сгоду. Пойшла „кулійка“ одна за другою, добре ваше, добре и мое. А коли роздумали добре, що гнѣватися, то великій грѣхъ передъ закономъ, то стали слинити одинъ другому губы,

— Куме! Мы христіяне! Правда, що ксендзъ научае? Любѣмъ братъ брата — Хаскель еще кварта, и прощаймо всѣ согрѣшенія.

Поздна ночь, Хаскель хоче замыкати. А тутъ такъ тяжко розходитися! Взяли сватки два галоны, съ собою, а що до Проця найблисше, то зайшли до него.

— А що, бабо, спишь?

— Чорта лысого сплю!

— Та що робишь?

— Молитву мовлю, абы тя Богъ скаралъ.

— Що было, то минулося — каже пьяный Проць!

— Вставай, дай що ѣсти, гости прійшли!

— Каменя чепися, хоробою закуси!

— Мало тобѣ еще? Чекай, где то мой ремѣнь.

Не такъ скоро мышь утекае до своеи дѣры, якъ скоро Пазя спряталася подъ постель. Бо съ Процемъ не жарты, якъ пье, то за десятехъ, а якъ бье, то десятьома наворотами.

— Въ мене муситъ все быти по Божому, я такъ роблю и дѣти свои научаю! До васъ, куме!

— Пійте здоровы!

— Съ бабою я завтра за дня поговорю. Дамъ я ей пятнайцятъ долларовъ!

— Абысь ослѣпъ, бадрію! — скрегоче Пазя подъ постелею,

— Процю, чуете, еще пащекуе!

— Ну, ну, якъ я бука возьму! Якъ песъ подъ постель влѣзла. Такъ пійте, не можь лишатися при одной чарцѣ.

— А все, куме, бѣда, що на свѣтѣ нема ніякого набоженьства. Бабы, якъ то по писанію кажеся, страху не маютъ.

— Ба, бо треба ихъ научати, якъ слѣдъ, документно.

— Не поможе! Я своей розбилъ разъ на головѣ фигуру святого Вантоньего. Думаю, заслуга Божа, святыми рѣчами ю научати! Где тамъ.

— Погибнемъ, въ вѣчномъ огни погибнемъ, хотя молимся Богу, заплакалъ Проць и звалился, якъ долгій подъ столъ.

— То отъ жалю! — сказали кумы и розойшлися, каждый въ свою сторону. А Проць захрапѣлъ такъ, якъ хиба скрегочутъ пекольны брамы, коли завѣсы на нихъ заржавѣютъ и поки чорты не подмастятъ ихъ изъ жидовъ топленнымъ саломъ.

Осторожно выйшла Пазя до кухнѣ, и пристала при порозѣ.

— „Отче нашъ иже еси!“ Видишь, старого злодѣя! Абысь скональ тутъ! „Да святится Имя Твое.....“ Не дарую я вамъ, вѣдьмы, зубы вамъ повыбиваю..... „Яко на небесехъ и на землехъ“. Ой, добилъ мене той гунцвотъ. Хиба ножемъ его пхну. „Хлѣбъ нашъ слушный......“ ледво на сподѣ трохи виски оставили „Воставляемъ дражникамъ нашимъ“. Хиба выпю трохи, може лекше стане..... якась моцна! „Во высушеніе и водъ лукавого,...“ Еще покреплюся!

Допила Пазя до споду. А потомъ стиснула кулаки и потрясла ними.

— Абы васъ всѣ чорты взяли...... Аминь......

И загасила каганецъ и поплелася на свое леговище.

На небѣ была ясна, мѣсячна ночь! Но мѣсяць скрылся за хмары, коли прійшлося ему плысти надъ тѣ хаты, где жіютъ побожны.

Кому смѣхъ, кому наука. А кому и заплакати надъ тѣмъ, що у насъ такъ много Процевъ и Пазь и другихъ имъ подобныхъ.