Славна картина “Сипко”. Оливном краском исполнил В. С. Урусов.

То не байкы ани ниякы выдумкы тоты легендарны оповідания о лемковскых збуях, о котрых в житью так дуже оповідали и так радо слухали лемкы. Такы збуйове направду даколи давно жили на Лемковині, грабили паньскы двори, наводили страх на шляхту, а днями укрывалися в глубокых лісах и карпатскых дебрях.

Для простого лемковского народа они являлися спасителями перед панскым безмилосердием. Они были мстителями за их кривду. Не раз панске сердце мусіло мякнути, коли подумал такий шляхтич, што го в ночы за то жде. Для простого народа тоты збуйове были героями, и длятого народ складал в их честь оповідания, билыны и вершы, в котрых збуйове выходили ище высшыма героями. Такы оповідания о збуях нераз принимали фантастичный характер, што аж тратили реальность. Здавалися быти байками, красными оповіданками. Именно том прикрасом народной словесности была прикрыта насущна народна правда.

Вспоминкы говорят, што такы збуєцкы банды бродили лемковскыма лісами уж триста літ тому назад. Подобно, як на давной Руси, простый народ, котрый любил свободу, а был угнетаный шляхтом и про котру не мог счастливо жити, он вырывался с панскых рук и ишол бунтуватися. С такых бунтаров створилося козацтво, котре за свою крыйовку избрало собі Січ, неприступный остров среди быстрой рікы.

Подобно бунтовщикы в Карпатах из лемковского народа уходили в лісы, в неприступны парии. Их там собералася невеличка группа, котра нараджалася, коли и на який двор напасти. Свою роботу, як на тоты часы они вели уміло, што ище и днеска можно их хитрость подивляти.

Их ціль не была награбити про себе награблене панами з народа добро, а потом тым ділитися и жити в париях спокойно. Их ціль была мститися на панах за кривды, котры они творили народу. Они выберали для нападу такий двор, при котром знали, же найтяжше жиєся простому народу. Но штобы узнати подробно и перевідатися, коли и якого пана покарати, они перебералися на жебраков, котры ишли от села до села, от хижы до хижы, вывідувалися, што нове, ба та люде сами оповіли “жебракови”, што с ними пан робит, як поневерат ся над ними. Такы информации зо сел дзяды зносили на свои поляны и там рішили кого, коли и як мают покарати. Слідує замітити, што коли такому жебракови приглянулся дакто добре то мог видіти, што тоты жебракы были здоровы, сукулисты люде.

В свойой дзядовской миссии они не лем, же соберали информации для себе, што и где робити. Они тоже ширили бунт меже людьми против своих панов. Часто в невинной формі, в даякой дзядовской співанкі они предповіли народу под муром церкви, што в том дворі, тогды и тогды пан буде убитый, спаленый, або оберненый на каліку. И як раз в тот день в дворі сталося то, о чом дзяд предповідал. Тото, што люде потом просили дзядов о ворожбу, не пришло с ничого. Люде взяли си до них віру, же кедь знали предповісти судьбу пана, то и о их судьбі знают, яка их жде. Многы вірили и в дзядовску молитву, бо думали, же помета на пана пришла от невидимой силы их молитвы.

Такы шайкы збуйов прославилися смілыма на тоты часы нападами на паньскы дворы. Была така шайка под проводом Баюса, котра напала на Янушковичы, убила панов Трояновскых, Бобовницкого, Былину из Ліщин, напала на Ольшевского в Шарах, Домарадзкого в Ропі. Шайка Савкы и Чепца, сына звонаря из Грибова, ударила на Великдень 1646 року на Ямьгруд, укріпленый двор Менцинского, забрала в Зендранові 77 коней, а в маю того самого року напала на двор Дельпаса в Глиннику, на Циковского в Жегльцах, на Козловского в Ропі, на село Рочы, коло Ивоновича, Оріхнад Вислоком.

Такых розбойничых шайок было много. О их силі можна собі представити из того факта, што два члены лем єдной такой шайкы, поставлены перед суд в Бичу, назвали по имени 78 участников той шайкы из ЗО сел. Єсли бы розслідити подробно акты войтовскых судов Бича, Нового Санча, Мушины, Нового Торгу, Бардейова и всі стары записи по церквах, то можна бы написати великы томы о діятельности лемковскых розбойников, котры ставали в обороні сельского населения от утиску шляхты, и уж в тоты часы наносили страшны удары.

Но много из подобных документов пропало в Першой и Другой Світовой войнах, где было понищено много такых зданий, архивов и церквей, где хранилися подобны записи.

Розумієся, в тых записях их не хвалят, их осуджуют, же вели подрывну, збуєцку роботу. Но для народа тоты збуйове, поєдинчы и лидеры шайок являются героями, єдинственными спасителями бідного народа.

По послідньой світовой войні осталося тоже много такых оповіданий, котры вызерают больше на приповідкы и легенды о операции партизанов, котры помагали своим регулярным армиям нищити коммуникацию, доносити о положению и наносити пострах и дезорганизацию за плечами ворога. Карпатскы горы на Лемковщині знов наполнилися новомодныма збуйниками. До них належали тоты смільшы, сознательнійшы и жертвеннійшы молоды хлопці 3 нашого народа. История их ище не списана и напевно в полности списана не буде. Єй будут переносити лемкы с поколіния на поколіние, оповідаючи о их геройстві и жертвенности.

Так теперішне партизанство не дашто нове. Оно находит свои корені в том стародавном збойництві, вольных єдиниц, котры, кромі приключений, глядали помсты и справедливости. Ниже поміщена єдна така легенда, котру прислал нам Теодор Кузяк из Бортного, в котрой росповідатся о збую Сипку. Місцями легенда перешла поза свои границі на фантазию, а місцями о муках народа недописана. Єднак и в той легенді упоминатся дзяд, котрый принюс хліб и меч молодой сироті Осифови Сипко. Роль дзяда в той легенді, то реальне явление в збуєцкой истории.

Кромі легенды о Осифі Сипку Теодор Кузяк прислал нам тут поміщену фото-репродукцию образа, котрый намалювал славный русский художник, жиющий в Польші, Вячеслав Симеонович Урусов. Он намалювал тот образ из оповідания, яке чул о Осифі Сипко.

Уж барз давно, ище тогды, як на Лемковині не было ани великых сел, ани так дуже дорог, лем глубокы лісы, по котрых бродила всяка звірина, сталася така история.

В селі Мацина Велика коло Горлиц уродился в паньщизняной родині хлопец. А же был он першом дітином, то молоды родиче барз а барз ся ним тішили.

Хлопец был здоровый и прекрасный, а волося мал таке, што блищало, як щире золото. Мати хлопця старалася с боязни и хоронила хлопця, жебы пан-дідич, або економ не виділи хлопця, бо могли бы забрати дітину, хоц бы лем про тото золоте волося. Мати завязувала му головку червеном хустком, жебы выглядал, як дівча. Хлопцу дали имя Осиф, але звали го Сипко.

Не долго отец тішился Силком. Згаруваный на панском, захворіл, але панскы пахолкы нагнали и хворого до робота киями. Вышол на поле, але там упал на землю и стратил память. Уж не помогли ани нагаи, ани карбовы економы — отец Сипка уж не встал. Сусіды занесли го домів. Стара Грициха курила його зілями, огрівала ріжныма окладами, напавала всякыма водами, але нич не помогло. На третий день свойой болізни, казал принести собі Сипка. Долго он смотріл на прекрасного сынка, на його золоту головку, заплакал и повіл:

“Сыну, ци тебе така доля чекат, як мене? Помстися за свого няня. Чуєшь?”

Сипко чул, але же был ище маленький, то не розуміл, што няньо от нього хоче, лем встрепетал ручками и засміялся.

Усміхнулся и умерающий отец. Двигнул руку, як бы хотіл погласкати сынка остатный раз. Ледво погласкал головку, як рука опала назад на груди, в котрых зачерчало штоси, як бы вода по каміню, и отдал духа. Бідна вдова остала сама зо Сипком, котрый рос скоро на потіху мамі.

Раз ктоси украл Мацинскому шолтысови полотно. Тот зараз наробил гону и начал глядати полотна по хижах. Зашли и до Сипковой мамы и в ней нашли маленький кусок полотна. Шолтыс посмотріл на полотно и повіл, же то його, бо так гардого полотна бідна вдова не може мати. Она присягат, што на тот кусок полотна своима руками напряла и выбілила го. Не помогло тото тлумачинья, забрали єй перед церковь, где отбывался суд, пристерли на землю и почали бити, жебы ся признала, где сховала больше краденого полотна.

Бідна жена не могла признатися до того, чого не зробила. Крикнула на сынка: “Сипку, Силоньку, сыночку мой, помстися за мою тяжку кривду!” и замліла.

На другий день по биткі, Сипкова мама померла.

Долго Сипко плакал за свойом мамом, бо и не было кому заопікуватися сиротом. Лем тота сама стара Грициха, што ходила по селах лічити зільом, от часу до часу дала Сипкови кусок выжебраного хліба. Але и она незадолго померла.

Сипко пішол пасти паньскы овцы на полонины. Пильнувал он овец перед волками, а на ноч заганял их до кошаров, а сам часто без вечері ишол до колибы и спал разом с псами.

Єден раз голодный и змерзненый Сипко пас овцы. Сиділ под ялицом притуленый до великого кудлатого пса. Пришли му на мысель його мама, няньо, стара Грициха, котра до остатку опікувалася ним, и заплакал голосно. Пес двигнул кудлату голову, посмотріл на Сипка и завыл по свому. Небо потемніло. Перед очами Сипка мигнули блискавиці и ударил гром. Сипко аж присіл зо страху и закрыл очы. Коли открыл их, увиділ перед собом дзяда с торбами.

— Чого плачешь, сынку? — звідує дзяд.

— Бо-м голодный. Не мам няня ани мамы, — отповіл Сипко.

— А што бы-с хотіл мати? — звідуєся дзяд.

— Хотіл бы-м, — гварит Сипко, — істи и жебы-м мог сполнити волю мого няня и мамы.

Дзяд достал с торбы окраєц хліба, потом с под чугы вынял меч и подал Сипкови.

— Маш, што-с хотіл! — и пропал в темном лісі.

Сипко протер очы, бо думал, же то сон, але як увиділ золотистый меч и хліб, знал, же то не был сон.

“Што мі такий окравец хліба даст?” — подумал сам Сипко. — Два разы закушу и уж го ніт. Але и то добре.”

Хліб здавался му барз смачный, але хоц долго го іл, то окравец все был цілый.

Сипко поблагодарил в духу діда, сховал хліб за пазуху и подумал: “Теперь уж николи не буду голодный”.

Позріл Сипко на меч, стиснул його в долонях и почул, же до нього вплыват якаси незмірна сила. Поднял меч, замахнул ним понад головом и наоколо начали падати дерева. Дале Сипко уж знал, што робити. Лишыл овцы на поляні, а сам злетіл до села. Там были и економы и шолтыс и пан из двора и гайдукы. Вшиткы гнобителі народа и його родичов зышлися на весіля и разом бавилися. Розъяреный Сипко махнул завороженым мечом и вшиткым постинал головы за єдным разом. По том событию пошол до ліса на гору Корнуту. Там Сипко зобрал собі збуйов с тых людей, котры поутікали с панского ярма, и нападал на паньскы дворы. Зрабуваны грошы давал бідным, а решту дрогоцінных річей ховал в Корнуті и в Нецывскых складах над Бортным. Долго панове и шляхта терпіли от Сипка, бо нияк його не могли найти и зъимати, хоц посылали за ним войско.

Долго боролся Сипко, але не дал рады, бо меч тратил заворожену силу за то, же от того меча потерпіли нераз и невинны люде.

Сипко хотілся якоси сховати и драпался до свойой горы Корнуты, на його білом коню, а войско гналося за ним. Коли уж долітувал до ліса, спареный конь запался в трясовину, а Сипко утікал на ногах дальше и сховался в студню. Там он и погиб, але не дался взяти живым, бо и так його чекали тяжкы мукы от катов, што урядували в Бичу, коло Горлиц.

То было барз давно. Але скалы в Корнуті стоят непорушимы, як стояли и тогды за часов Сипка. На єдной из них, до днешнього дня видніє поросненый мохом, выкутый на скалі, крест и чаша. Люде повідают, же там суть схованы Сипковы скарбы. Никто не пробувал до того часу их глядати, бо повідают, же лем такий их возме, який их там зложил. Там, где Сипко затопился єсть трясовина-мочило, а в середині замулена студня и люде называют єй “Сипкова Полянка” або “Сипкы”.

Повідают люде, же она николи не засхне, так як николи не кончится память о золотоволосом лемковском збую-мстителю Сипку.