Сам командир припровадил в наш блиндаж молодшого сержанта. Діло было вечером. Мы зачудувалися, чого то лейтенант сам його привюл до нас. Повставали з місц, як належалося — Швец, Соколов и я.

— Можете держатися вольно, товаришы, — сказал лейтенант, — я вам привюл четвертого, завтра в засаду пойдете разом, завтра посчестит. А вы, товариш молодший сержант, давайте ту — пальца в рот не класти, — гитлеровцы называют их танковом чумом, знакомтеся.

Лейтенант засміялся и пошол собі, а мы россмотрювали сержанта зблизка. Интеллигентный паробок, лице ище бритвы не коштувало. Интересно знати, яком он водичком брызганый и з якого боку коло него заходити. А он тым часом знимат зо шиі автомата и тонесенько — як кыхне!

— На здоровья, — рюк Швец, — сто тысяч на дробны выдаткы, товаришу сержанте!

— Спасибо за добре слово, — отповіл лагодным женскым голосом сержант, ну и пошол, кульгаючи, до свого місца, скинул плащ, положил по газдовскы автомата, сіл. Братикы мои милы, то была жена! Вот який выпал нам четвертый квартирант. . .

Швец зразу мало не згоріл:

— Пребачте, може я сказал дашто не по фасону? Коло такой справы ходиме, што нервы души погублены, война.

Сержант молчал, як бы ничого не чул.

— Я бы на місці нашых генералов, — сказал мі Соколов, — николи бы не пускал жен на войну. Знаш, яка коло автомата холодна кров потребна? Я — сам автоматчик. А она танк увидит — та буде думати, што то чорт на пузі лізе. . .

— Вы всі такы бесідливы? — спокойно звідала жена. — Што-си вы, товаришу боєц, много бесідуєте.

Мы глянули на ней всі втрьох, мы сушили ей очами, выкидали в мысли з блиндажа, а слов подходячых не нашли. Жена не звертала на нас ниякой увагы, як бы мы не были стары обстріляны фронтовикы, а даякы посторонны люде в блиндажі. Она сиділа, замышлена, смотріла где-си километров пять поверх нашых голов.

— Товаришы, — рюк нарешті злым голосом Соколов, — я вам открыю по секрету одну тайну: видите, у товариша молодшого сержанта на лівой стороні блюзы над кишеньом аж дві дірочкы для орденов готовы, нитками обметаны, як фабричны, — видите?

— До орденов ище поскаче, — отповіл Швец и аж засміялся, — най бы ордены были, а дірок на блюзах наробиме сколько треба!

— Дай нам, ледачым, нагороду, — рюк я, — а мы и ручкы поскладаме, и зо споминами будеме выступати! А воювати кто буде? То товаришу сержанту таку одежу выдано — певно з даякого орденоносца. . .

— Може, — тихо озвалася жена, — што-си вы як бы з роду орденов не виділи.

Она взяла и розобрала до цуркы свой автомат, спокойно и быстро змастила, знов зобрала, як прайзовый автоматчик. Мы забыли и злость, лем лупали очами.

— Вы його, проклятого, вот як знате! — не выдержал Соколов, як знавец автомата. — Беру всі свои зауваження назад...

Жена тогды посміхнулася до нас и отразу стала красивом и симпатичном, а мы — грубиянами без совісти.

— Я научилася розберати в шпиталі, — рекла жена, — ногу лічила, а рукы практикувала. А то было предтым — стріляти умію, но всього як треба не знаю. Он у мене заслуженый — осемдесят шестьох положил. А тот осемдесят осмый німец саму мене трафил, отак быват на войні. Не ты його, то он тебе. . .

Нам сиділося, як собакі в човні, а языкы нашы в роті поприсыхали. Жинка-сержант пожелала доброй ночи, лягла, вкрылася плащом и отразу заснула. Соколов посмотріл, як она спокойно спит, потихоньку сплюнул и сказал одно слово: “Годится”.

Близко розорвалася мина, с повалы блиндажа нам на головы и за колніры посыпалося смітя. “Полный фасон, — сказал на ухо Швец, — и оком не моргнула, лем вкрыла плащом от піску свой автомат.” А рано, на минуту предо мном жена пробудилася, крикнула на нас трьох и вышла, не смотрячи, ци встигаме мы за ньом.

Мы выбрали місце на бураковом полі, почали копати засідку против танков. Зо села пришла яка-си жена з мотыком и взялася окопувати буракы, як бы и войны близко не было. Мы сиділи в глубоких норах с противотанковыми ружиями, а селянка перед нашыми очами окопувала буракы. Ходила, ходила вздолж рядков, а потом як заспіват! Выполює бурян, окопує, нахилятся до каждого листочка, співат тоненько, як жайворонок.

Зразу перед нами была ліщина, а дорога повертала троха ліворуч, и танкы могли подставляти нам бокы свойой конструкции для цільных подстрілов. Я особисто любил бити в мотор, а Швец знал иншы слабы місца німецкой черепахы. Соколов и жена-сержант роскладали под руками зручно автоматны дискы, протитанковы гранаты, фляшкы з бензином, для нашых ружий патроны, — всьо хазяйство. По мапі місце было стратегичне: з одного боку тяжко защищати, а з другого — легко прорватися и проскочити во фланг нашых подрозділов.

Швец уміл чути танкы километров за три. Он встромил лопату глубоко в землю, приложил ухо и почал наслухувати. Тогды встал зо земли, зиял каску и гребенцом росчесал свой кучер. “Што, танкы?” — звідал Соколов. Зато мы всі так и знали, што танкы: перед бойом Швец завсе чом-си причесувался. Я сам приложил ухо до земли, але ничого не чул особливого. Бо цілый час земля гула и шарпалася от канонного грома направо и наліво от нас.

— Танкы! — крикнули мы жені-сержанту. — Будь ласка, занимайте місца згодно с куплеными билетами!

Наш сержант в тот час подходила до окопувачкы и не звернула увагы на пораду. Жены обнялися, як бы приросли одна до другой, потом посідали в бурачанкі и што-си бесідували. Селянка вытерала слезы. Нарешті, здалека выползли танкы, шист штук. — Танкы! — знов крикнули мы.

Сержант оглянулася на танкы — як бы то не желізны чорты шли, а стадо с поля, — и полізла до свого окопа. Селянка неуміло, на колінах посунулася слідом.

— Без мойой команды не стріляти, — сказала всім сержант, — они не кусаются. . .

Швец глянул на мене зо свойой шкаборы, подморгнул, поднял сторцом великий палец. Я также был задоволений, — што не гвар, а в бою не каждый жартує, лем высша категория.

Танкы шли. Уж мож розобрати білы кресты на боках. Зверху сиділи автоматникы. Холодок поліз мі поза колнір, але долго боятися не было коли. Я взял на мушку переднього, а Швецу крикнул брати задный танк.

— Меньше нервов, — неголосно сказала сержант. Она наказала Соколову разом з ньом кропити автоматников, коли машины пойдут ближе. Селянка сиділа на дні окопа и плакала.

— То добри, Ганно, — сказала сержант, — послі слез очи ліпше видят. Вот посмотте на них, як лізут. Як гусеницы на буракове поле. . .

Селянка вызріла, посмотріла на фашистскы танкы: “Ой, боже ж мий, невже они знайдут нас в бурачині?!” Сержант посміхнулася, але не встигла ничого отповісти, бо был як раз час починати встрічати гостей. “Увага!” — крикнула сержант. — По фашистской сволочи — огонь!” Мы почали нашу роботу на бураковом полі.

Не буду хвалитися, але передний танк споткнулся послі мого другого выстріла. Окутался дымом. Але дым — не факт: они часто дурят нашого брата. Я дал им кулю на подпалку, а они повыскакували, як руды мыши. Моя напарница — сержант помаленькы выстрілами из свого автомата выкликала залогу и автоматчиков. “Давайте другого” — сказала сержант. Швец уж скапустил заднього. Танкы здогадалися открыти на нас огонь, але трафлень не было. Я нияк не мог подбити другий танк, лем кулі по молоко летіли. Он не повертался боком, не стоял на місці, розвюл вколо себе дым, — спробуй, найд на ньом слабе місце. Я стрілял, а он проклятый, крутился, як чорт перед очами, ище стрілял меж очи. Я перемінил місце, приладил ружие з другого окопа.

И всьо одно, беручи на мушку танк, я крайом ока виділ сержанта. Нас, фронтовиков, задивувати тяжко, але то была первоклассна автоматница. Она быстро и непримітно міняла місца, стріляла дошкульно, вправно, не страшил єй ниякий обстріл, — у мене самого было вражение, што бурякове поле полне автоматников!

Швец подбил ище один танк. Мі стало прикро. Селянка коло мене сказала: “Гарна рушничка, диви, як пробиває!" Она почувала себе, як в театрі або на показі досягнень. Нараз Швеца поранило, он крикнул, што-бы я пожичил патронов. Патронов у мене было не густо, але посчестило, — я кончил ище один танк. Соколова прикидало земльом, лем автомат стырчал зо земли. Два гитлеровскы танкы пробералися через ліщину и залізли в бурачину, глядаючи нас.

Сержант уж сиділа коло мене в окопі и не стріляла. Мы приготовлялися кидати фляшкы з бензином, тяжкы гранаты. Танкы зближалися. Селянка взяла и собі фляшку, єй не было страшно, она вірила нам. Мы кинули три фляшкы враз, коли танкы подошли так близко, што до нас дошол запах их моторов. Один танк запалился, а мы попадали на дно окопа, бо другий танк ринулся просто на нас. Приторощил мою порожню рушницу и закублился над нами, присыпуючи земльом, хотячи втиснути нас в землю свойом вагом. “Не бойтеся! — зазвучал голос сержанта. — И тот от нас не втече!”

Танкови обрыдло танцувати у нас на головах, он зліз из окопа и прошол пару метров дальше. Мы отразу перелізли в бок, бо знали, што танкисты кинут ту гранату. Дійсно, танк стал, отхилился люк, высунулася рука, але сержант отразу выстрілила с автомата. Танк шарпнулся, обернулся и ринулся на нас знову.

Тогды, присягам на мою бойову честь, сержант притисла до пояса дві противотанковы гранаты, выскочила с окопа и пошла сама навстрічу танку. Танк не выдержал, зменьшил скорость, потом совсім стал, почал стріляти, от страху не трафляючи сержанта. Потом танк замолк совсім и не рухался. Сержант прошла ище пару кроков до танка и упала. Селянка нашлася коло ней, поднесла на танк рукы, як на худобу, схопила сержантовы гранаты и пошла сама. Танк молчал, мы потом дозналися, што убиты были танкисты. От раны, якой я предтым не зауважил, я утратил память. И остатнє, о чом я подумал, были 6 подбитых танков на бураковом полі.

Опамятался я от того, што дзюрчала вдова. Селянка крутилася коло сержанта.

— Вставай, моє серденько, — рекла селянка, — та вставай мий козаченьку. Вставай, моя Олено Иванивно, вставай, моя душенько. Уж и подмога на машинах помчала, а ты лежиш моя дитинонько. И сердце твоє, як та пташечка, лем-лем трепоче. . .

— Тітко, — сказал я через силу, — перед вами герой лежит, кричте моцнійше, она мусит жити!

Селянка, при гляданию индивидуального пакета, вытягла с кишені сержанта загорнены в хустинку орден Ленина и медал “Золоту Звізду” и, показуючи мі, сказала:

— То — учителька з нашого села.