Милгейт — богатый фармер, посідат свои власны машины, не то, што його сусіды, котры мушены пожичати машин. Особливо пышный Милгейт на свою жнивярку кливландской маркы "Волтер Вуд.” В тоты дни кажде рано, як лем кус обосхне роса, жнивярка выходит в поле и с поля Милгейта далека вколо розносится єй однообразна, сонна трескотня. Лем часами тоту трескотню перерывают людскы голосы, коли старушок, сидячий ззаду на жнивяркі, кричит молодому машинисту: “Тихше!” — То в тых случаях, коли “заістся” полотняный ползун або жнивярку забивают бюряны. Тогды машинист вздержує машину и вытерат руком пот с чела и лица. Робота иде от рана до поздного вечера. Бос вертится цілый час коло машины и покрикує на роботников, подгоняючи их.

Жнивярком управлят єден из лучшых роботников Милгейта — його коняр, старушок около 65 літ, з долгым носом и широкым челом. На голові легкий соломяный калап. При розговорі його губы, на котрых все, видно сліды запекшойся крови, кривятся. Коли он усміхатся, видны лем корені зубов, котры торчат наподобие древных окаменилостей. Його бесіда тече помалы и он часто перерыват єй, штобы сплюнути. Ціле своє житя, каждый день он встає рано о пол до четвертой.

Подложивши под себе мішок, он, воссідає на высоком желізном сидіню, як на библейской колесниці. На його рапавой обвітренной твари видно заинтересованность. Його интересує машина, котра первый раз сего року тягне жнивярку, замінивши коней. Он жиє лем для коней, он коняр, коні — його "діло.” Єсли дакотрый конь заслабне, он спит коло него. Так он любит коней. Но, позераючи на машину, он говорит:

— И машина добра, если всьо в порядку!

В молоды рокы он косил косом.

Тота жнивярка “Валтер Вуд” — чудесна машина. Сидячи высоко, на огромным, массивным центральным колесом, старушок трясеся на жнивяркі от рана до вечера. Спереду, на другом желізном сидінью, — машинист. Позаду жнивяркы біжит роботник и зберат снопы. Снопы, котры выкидат жнивярка в одном и другом концу поля, кладутся тут же, около машины, и потому на каждом углу треба скоро уберати з дорогы. Роботник быстро откидує тоты снопы, потом біжит за машином — тепер уж на велике отдаление, — остановлюєся в слідуючом куті, схилятся до самой земли, штобы усунути з дорогы три снопы, а потом біжит дальше.

Роботник тот около сорок літ от роду, с червеным, наивным, як у хлопца лицом. Хотя на голові у него уж просвічує лысина, но очы молоды, дітскы. Он был "бездомный,” и богатый фармер выкорыстувал го беспощадно. Он спал на поді, іл в кухні, хотя в роботі не уступал другым фармерскым роботникам. Он дуже боялся машины, той быстро двигаючойся шумной штукы, пахнучой оливом. В машині было пять колес, и цілый час по них полз заоливеный желізный ланцлента. А внизу беспрестанно оберталося огромне центральне колесо.

Для снопов, для “подчисткы кутов” потребны были два роботникы, но богатый фармер всю тоту роботу звалил на того єдного роботника. Цілый день метался он из одного конца поля на другий. День был жаркий, безвітренный, нигде ни платка тіни. Коли он на минуту подносил голову, то горбкы и бережкы в дали здавалися синявыми. Ціле огромне поле горіло барвами: пшеница, як жолтый янтар, макы, білы маргариткы. Коли машина ставала, лем жалобны, беспокойны пташы голосы доносилися с середины поля и нарушали тишину. Часами из пшеницы выскочил заяц або кролик, но тут же скоро пропадал. Єдного разу с полдесятка красивых фазанов выбіжали на стерниско, но спуганы быстро повернули назад и скрылися в пшеницу.

Солнце палило нещадно. От ропы, котром связувалися снопы, на указательном пальці роботника вскочил кровавый мозоль. Часто он хватался за кропиву и бодача, и долони його спухли и покрылися боляками. Синявы мотилькы крутилися пред його очами, літали великы красивы мотылі. 3 головы упал калап, но йому не хватало свободной минуты, штобы його подняти; бос цілый час заганят. Пот поточками тюк по твари в давно неголену бороду.

Коли мотор отказувал, коняр говорил помалы:

— Но, чого стала? Пыхти дальше!

Раз машинист подскочил на цілый фут вгору, коли машина попала в яму. Он крикнул: "Чого доброго, ище голову скрутиш!” В очах роботника отразился страх, як у дитины, узрівшой змію в “Зу-паркі.” Каждый раз, коли мотор “стрілял” або коняр кричал “Тихше!”, — роботник вздрогувал и кров стучала в його висках. Солнце немилосердно палило його лысину, и поле начинало танцувати перед очами, налитыми кровью от беспрерывного згинания. Коли буряны забивали нашину, коняр лем обертал голову, даючи тым знак роботнику, и тот подбігал и отрывал долгы зелены ланцы, усіяны маленькыми червеными цвіточками.

До четвертой годины он так был змученый, што жнивярка раз за разом догоняла го. Машинисту треба было все круче обертати машину, полотняный ползун “заідался.”

— Гей, ты, тихше! — кричал коняр. — Смот, не переверний машину!

Нагло машина стала. Ціле полгодины возился з ньом молодый машинист, перепробувавши всі инструменты, якы лем находилися в баксі: он откручувал малы заоливлены шрюбкы, пробовал дрот, пересувал двигателі и в роспукі вытерал брудны потны рукы о свою голову. Двадцат раз крутил руль, но мотор был мертвый. И нагло он “выстрілил,” як из револьвера, и машина рушила взад, зваливши на землю роботника, и покаль он мог опомнутися, центральне колесо перешло через його ногы.

Коли роботник опамятался, машина все ище стояла коло него, його ногы были завиты в куртку, он чувствувал страшну боль, но, видно, ничого не додумался. Но коли он увиділ жолто-червену жнивярку, стоячу недалеко, лице його покрылося потом, и он знов стратил память.

Быстро принесли вискы. Раненый опамятался. Його поднесли и положили на ношы. Всі собралися коло него. И бос был ту, тлустый и сытый, хорошо одітый. Машинист и коняр стояли рядом. Посреди поля оставалася невеличка смужка несжатой пшеницы. Роботник, здавалося, был зачудуваный, видячи перед собов голубе небо. Його очы привыкли видіти лем снопы и стернь. Он повернул голову. Його круглы дітскы очы росширилися, коли он увиділ на стерни штоси червене, мокре и липке, як тота масса, котра творится под ногамі, коли ріжут овец; його роздавлены чоботы лежали близко в млакі такой самой липкой червеной массы. Замітивши його взгляд, старый коняр рюк:

— Так, друг. . . то твои. . .

Слезы сплывали по його рапавым высохшым щекам.

— Ну, як ты себе. . . чувствуєт? звідал бос

Роботник прошептал, звертаючися до старого коняря:

— Повіч. . . што сталося?

— То, брате, сталося, што ты остался без ног.

Дас минуту роботник лежал в молчанью, тяжко дыхаючи и позераючи на боса свои дітекыми очами, полными ненависти. Волосы на його голові, здавалося, зарушалися. Очы наполнилися слезами. Он порозуміл, наконец, што в тых подушеных кровавых чоботах были його ногы.