Смішне Было Моє Жытя — 'Лемко от Горлиц'

ПРЕБАЧТЕ мі мои дорогы чытателі, што дашто недобри напишу, бо я мало школу виділ. Таж вы всі знате, як то в краю было, што не лем родиче нас далеко от школы тримали, але и сами себе зме далеко от школы тримали. Так и я зачал єм ходити до школы два дни перед вакациями и до вакаций уж єм школу покончыл, бо в зимі не было што обути, а в літі треба было пасти, а зас як кус подрос, то мя на службу давали. Так аж з “Лемка” єм кус научылся, што вам можу написати. Вижу, пишут другы, то пробую и я, може даяк замном прочытате.

Итак, хочу я вам описати своє смішне жытя, найперше, як мі жылося при мамі и няню. А было нас двох хлопців. Єден старший, а другий молодший. Грунта зме не мали богато, але няньо и мама так газдували, што жолудкы все зме мали полны. Но але люде знали, што як мы оба братя подроснеме, то нам буде бракувати, што єден з нас мусит деси на службу идти.

И лем раз єдного дня отвераются двери и входит газда, што не мал своих хлопців, тай гварит:

— Дай боже добрый вечер.

Мама кажут: “Боже дай, што там нового повісте, газдо. . .”

А мы, двох хлопчисков на пецу за комином сідиме, тай позераме на того газду и слухаме, што буде дальше. А тот газда гварит:

— Газдынцю и вы газдичку, я ту пришол до вас, бо я знам, што вы мате двох хлопців, а я не мам ани єдного, то може бы сте мі єдного дали служыти . . .

А мама гварят:

— Бале газдо, та нам оба ся придают, а зрештом єдному ся буде цло.

Но але як газда зачал на маму перти, тай мама уж пристали на всьо, и просятся:

— Но а котрого бы вы хотіли взяти? Газда посмотріл на пец, тай гварит:

— Та того старшого, тукшого, червеного мі дайте!

А то я был тот тукший и червеный. Тепер бы мя уж такого ани до ОРБ. не приняли, жем червеный, а не капиталиста, бо тепер в ОРБ. такого параграфу тримаются, што предсідатель, редактор и другы урядникы и панове можут быти червены, а роботник не сміє быти червеный.

Коли мама уж кивнули на мене головом, най уж я иду на службу до того газды, газда дораз вынял с чугы з рукава кварту палюнкы и честує всіх. Дал и мі той палюнкы, от котрой я ище барже почервеніл. Але мама як выпили, то деси им сердце змякло и почали замном плакати, же мя не пустят на службу, што я ище слабый, а у газды богато роботы. Газда ся встрашыл, што його палюнку може задармо выпили, тай скоро гварит:

— Бале газдынь, та я вижу, же он ище блазен, то я на него буду уважати, жебы все не робил, лем так, як у свого родного няня. Лем так, як на газдовстві, та сами знате, яка робота. Але я буду уважати на него. Рано, як встане, то найперше даякого зерна змеле в жорнах, тай собі сяде. Пак компери наскрепче, тай собі сяде и отпочне. Пак воды наносит для статку и для себе, тай собі сяде, гний вымече, сяде собі, дров нарубат, сяде собі, пол копы омолотит, сяде собі, як то на газдовстві, знате сами . . .

И пришол я на тоту службу. Але не было часу собі сісти, лем так як вода на потоці, от єдной роботы до другой. Єдного рана газдыня мя зогнала предодньом, жебым єй намолол мукы на чыр. Намолол я мукы, наскрептал компери, а пак єм ишол на обору дырва рубати. Зима, мороз на дворі. Рубам я тоты дырва, але в рукы мі зимно, бо рукавиц єм не мал, то што хвиля иду ку челюстям рукы пригрівати. А газдыня сніданя варит. Чыр уж готовый звареный, насыпала газдыня на велику миску, но але што барз горячий был, то мі газдыня казала вынести ку студни и положыти на тоту дошку, што відро стояло, жебы чыр выстыл. Гварит: “Будеш дырва рубати и будеш от часу до часу чыр мішати, жебы скорше выстыл, бо мате идти до ліса по дерево. Я так и зробил, поставил миску на дошку над студньом, сам рубам дырва, а коли єм в рукы змерз, иду мішати чыр. Єдну руку тримам в кишени, бо мі моцно змерзла, а другом мішам, и лем раз ся миска повезла по дошці, тай упала до студні. Нич я не кричал ани не гварил, иду до хыж рукы гріти, ани по собі не подаю, а газдыня мі каже чыр принести, же може уж выстыл. А я аж товды гварю, же чыр в студни, думам уж добри выстыл, але я не достану.

Газдыня мя зато не била, ани не кричала, бо была дуже приязна и ретельна, але газда был злый, немилосердный и великий крикач, доброго слова не рюк николи никому.

На тото сніданя уж зме іли лем компери, поіли зме собі, запрягли зме коні и поіхали до ліса по дерево. Привезли зме дерево на обору в само полудне. Я коні повыпрягал, вставил до стайні, дал им, што ся им належало, и пришол я до хыж на обід. А в часі обіда ктоси ланцух нам от воза отнял и украл. Газда вышол по обіді перший на обору отпасувати дерево, смотрит, а ланцуха ніт. Звертатся до мене:

— Слуго, ты отнял ланцух от воза?

— Но, не я! — гварю.

— Та ктоси нам ланцух украл! Так єс пильнувал, ты ничгоде?

— Та я там был, где и вы!

Газда почал на мене выкрикувати, називати мя розмаитыма словами, тай мене тоты його слова намерзіли, тай и я му отповіл пару терпкых слов. А он покрутился то ту, то там, и приходит ку мі з міхом, и бух мя міхом по хырбеті, раз и другий. А до міха положыл собі два камені, бо я добри чул, як черчало, а ище ліпше, як мя боліло. И от того міха аж мі плечы напухли. Я ся дораз забрал и пишол домив. Але дома я нич не повіл, чого єм пришол, то мама думали, же я лем так пришол зазріти. Но сиджу я ціле пополудни, уж вечер, а я не иду. Мама гварят:

— Ид домив, бо час худобу кормити!

А я гварю мамі, што я уж не иду больше на службу, бо мя газда бил. Мама в плач. Позбералися и кличут мене, штобы оповістися газдови, чого их дитину бил. И пришли зме. Мама оповідаются, а газда гварит:

— Бале чуєте, таж я го нияк не бил, вшыткого єм го два разы міхом вдарил. Та най сам повіст, ци не так было? Та міхом го вам не забю.

Но и мама мі казали, жебым выслужыл до рока, бо то ганьба пред роком лишати. Так єм выслужыл цілый рок. И уж єм был дост тугий паробок, коли єм вернул зо службы до дому, так што мі треба было даякого дівчате глядати.

И почал я залицятися до вийтовой дівкы на другом селі, бо вийт з другого села мал аж дві шумны дівкы, а и дост богатый был. Так я ся залицял до єдной, и здавалося мі, же ся єй подабам, уж єм думал, же буде єдна моя, уж лем зо мном танцувала, як пришла музыка.

Но але єдна зима выпала дост тверда, снігом потокы закурило, так што я дост долго не был на залицанку. А коли сніг стаял и я выбрался отвидіти мою милу, то всьо пошло иначе, як я рахувал. Дівок у вийта я уж не застал. Коли я привитался красні з мамом, то по хвилі прошуся гречно, где дівкы. А мама мі повідат, што старша ся выдала, а молодша поіхала до Америкы. Старша ся выдала, бо ся єй трафил заможнійший паробок от мене.

И мі дораз жаль стиснул сердце, сылзы покотилися долу лицом. Втерам сылзы рукавом, плачу, а вийтиха позерат на мене, тай и сама почала плакати. Але пришла гнет до себе, тай вышла до коморы, принесла хліба, масла, сыра, кобасы, и гварит:

— Цыт, не плач, поідж собі хліба з маслом, сыром и кобасом, а не плач.

— Добри — гварю — я собі поім хліба з маслом, але на плач тото не поможе, бо мі барз жаль за вашом Ганцьом, крас дівка была, я мал як в жмени, а ту виджу, што вшытко моє залицаня на марно зышло. Тай ім и плачу, плачу и ім.

Пробувал я позерати на другы дівкы, але на котру я позерал, то она на мене не позерала, а котра на мене позерала, то я на ню не миг позерати. Так што с того вшыткого постановил я собі іхати до Америкы.

Итак, пожычыл я собі сотку у Ицка, што телята різал, тай приемигрувал я ту, в Америку, до славного города Чарлерою. Пришол до краянов. Краяне прияли, обышли, купили мі, што было потребно, а о тыжден я достал роботу до майны.

Ище єм першу пейду не выробил, а ту уж приходит до мене секретар братства ОРБ., и повідат, штобы єм вступил до братства и до Общества, бо, повідат, може тя в майні легко привалити, то ани никому нич по тобі не остане, ани для попа за похорон заплатити. Та ты знаш, што non задармо тя не поховат, то як буде?

Я гварю, што я ище барз худый, то ище мам час. А секретар повідат, што он знає, што я худый на кишеню, але зато я тлустый и червеный и молодый, а наше общество такых молодых тлустых и червеных членов глядат, штобы долго жыли и долго платили. Так мі повідал секретар на початку. Но а тепер, видите, так мі вышло на старость, што я худый и блідый, а урядникы общества грубы и червены, а они мене червеным называют и мене в обществі не хотят, што єм червеный. Таке то смішне тото жытя моє.

А вірил я будь-чому, як ище єм не чытал “Лемка”, бо го не было. Вірил єм каждому, кто себе звал паном або єгомосцьом, або батюшком, або паном превелебным. Кто лем хотіл, та мя ошукал, а потом посміялся надомном.

Ктоси мі повідал, што як хочу знати, ци рок буде мокрый ци сухий, то треба поворожыти на цибули и соли, а то так:

На саме Рождество пред службом божом треба взяти єдну цибулю, поблагословити єй, выгварити над ньом пят отченаш и пят богородицедіво, потом роскроити цибулю на дві ровны половинкы, а пак тоты половинкы розобрати на 12 палубинок и уложыти их на столі за рядом, як 12 апостолов. А потом до каждой палубинкы треба всыпати трома пальцами щипочку соли. Ище ліпше свяченой соли. И пак тоты палубинкы треба понумерувати от 1 до 12, штобы кажда мала свой нумер. Ліпше понумерувати церковныма буквами, або попросту написати имена 12 місяцов в року. А коли уж всьо буде готове, то треба идти до церкви на службу божу и быти там аж до конца, а пак по службі дораз летіти до дому позерати на тоту цибулю. И в котрой палубинкі буде соль мокра, то тот місяц буде мокрый, а в котрой буде соль суха, то тот місяц буде сухий.

И я тот вшытко робил, як мі повідали, лем ся мі стала хиба, бо я дораз с церкви не прилетіл. Як я вышол с церкви зо женом на двор, а на дворі уж полно народа, тай тот мя тягне на гостину, тот мя тягне, ту церковный комитет коллекту припоминат, так што я забавился коло церкви, а стара пришла до дому и тоту цибулю зіла.

Таке смішне было моє жытя в краю и в Чарлерою, и ище так смішно жыют нашы стары люде в краю, та и при мягком и твердом углю в Америкі, што вірят вшыткому, што им даякий ворожка або пан превелебный повіст. А я тепер уж жыю в Ембридж и чытам “Лемка”, та ниякым глупствам не вірю, лем правді.

Лемко от Горлиц.


[BACK]