Нас их трудне жытя не обходило нич, бодай нам было добри, бодай мы были сыты, бо як ніт, то зме плакали и планом добывали своє право на жытя. А тот дітячий плач, то было страшне наше оружие, котрым мы кровавили людскы сердця.

Правда, гдекотры з нас мали мамы недбалы и твердого сердця, котры собі нич не робили з нашого плачу, хоц тот плач наш был щырый, бо нам направду хотілося істи, або зме были хоры. Тоты мамы твердого сердця не дбали на наш плач: “Бодай єс ся роздер там зараз!. Коли зме были кріпкой натуры, то зме вытримали, не роздерлися, а коли зме были слабой натуры, то зме слабли и умерали. Часом натрафили зме на такы бідны мамы, што хоц бы и хотіли, то нам не могли давати молока, бо не мали, ани заробити не могли. Пробували нас водом при жытю тримати, но звычайно не утримали, мы умерали перше, а нашы голодны мамы за нами.

Зато нам и умерати было ліпше, як старым людьом. Поперше, не мали зме часу ищы нагрішыти, а были зме уж крещены, и по святой наукі ставали зме дораз ангеликами. Таке право: Коли умрете, яко крещена дітина, то стаєте зараз ангеликом, без всякых куроводов, на вічны вікы. И я собі будь-коли на старость думам, же яку то велику хыбу зробили, што дали мі вырости. За тото мизерне коротке жытя, кто знає, где мном тепер діру заткают, а ангеликом уж не буду, хоцбым як ся старал. Ци то не ліпший бы был такий закон, штобы вшыткы дітми умерали, як наражатися за тото мизерне жытя на вічны мукы? Ци то ся оплатит?

А друге, нам, маленкым, дуже лекше было бы умерати, коли зме не знали, же умераме, хоц зме и умерали. Умер бы был маленкий Томцьо и перхал бы собі гнеска по святым чертогам, по небесам, помеже всіх святых и бавился з ангеликами.

На свою біду Томцьо не умер маленкий, выховался, вырос и чекат смерти на старость. Знає, што мусит умерти и боится смерти, бо не знає, який там на другом світі кут ним заткают. Розмайті люде бесідуют, а духовник, тот кажду неділю кричыт, што там буде плач и скрежет зубов.

Так родился Томко Бідный дас 50 літ тому назад. Так докладно повісти не можу, хоц мі Томко показувал свою метрику и “ситизин пейпер”. Но по метрикі выходит два рокы старший. Триматся Томко того, што стоит в “ситизин пейпер", бо повідат, же американці мудрійшы, то ліпше знают. В старом краю люде глупы, рахувати не знают. Але для нас не важне, коли Томко родился, для нас важне, от кого он родился, ци родился паном, ци хлопом, богатым, ци бідным. То важне. Томко родился хлопом, и то бідным, дуже бідным, але зас не так дуже бідным, на його біду, жебы з біды маленкым помер, лем выховался и вырос.

Бо то ніт в світі такого здорового краю, як наш карпаторусский. Ани такой воды здоровой в цілом світі ніт, як в нашых Карпатах. На нашой поляні єст така вода здорова, што як вышли хлопи в літі косити, то не могли на них настарчыти, не могли им надост істи наносити. Што зідят, напются той воды и годину покосят, то уж на сонце позерают и просятся, коли будут істи. А як сіли істи, то так, лем блисло. Така вода на нашой поляні. И з єдной стороны вода, з другой свіжый воздух, и як кто має надост істи, то в Карпатах дуже добри жыти. Лем же не всі мают надост істи. Правду повісти, то лем пан має надост істи и пити и доброго, хоц не робит, але газда не має надост. Може єден або двох в селі, а другы не доідают.

Томко родился на таком газдовстві, што належало до найподлійшых в селі. Осмина, або як у нас называют, полчверток грунта, дас сім моргов, а половина с того неужыток, бо сама скала. Вшыткого, што могли выховати, то єдну конину и єдну коровину, и то з великом ощадностьом треба было кормити. А коровина така, што ани тото коровом не мож было назвати, называли єй козом. Што до молока, то от козы комориниця Марта веце вдоила.

Якбы не тота конина, то треба бы было умерати з голоду. Гриц Бідный, няньо Томка, хоц раз в тыжни даяке деревце отвюз до міста, а як не было ниякого деревца, то вюз жыдови дошкы за дві коруны и привюз даякой кашы або гороху, што ховал дітиска. Бо треба знати, што наш Томко был уж шестый зряду. Бідных людей бог дарит дітми. Шолтыс по пят раз до року на службы божы за всякоє прошение дає, шолтыска по ворожках и по отпустах ходит, с том интенциом, же им бог даст потомка, а не можут дочекатися. Бідным людям бог дає по осмеро, десятеро. Правда, гдекому вымерают, но больше ховаются. Так и Томко был шестый, хоц не остатный. И всі ховалися. Ховался и Томко.

Радостне было бы хлопяче жытя Томково, бо и бавитися было с кым, и пасти го зараз не гнали, рано не будили, та што-ж, коли ся істи хотіло. Отколи запамятал, то істи хотілося. Хліб лем часами был дома, але николи го не было дома столько, штобы Томко поіл собі хліба. А о маслі до него ани бесіды. Грицовы діти лем пахали масло. Як шли з неділю до цекви, то не могли напахатися того запаху с церковных лямп, котры світилися пред образами святых. Бо не знам, як где, але у нас, то уж барз подла газдыня была, котра бы не наполнила маслом хоц дві лямпы и не поставила пред святыма в жертву. И коли пришла неділя, а церковник засвітил тоты лямпы з маслом, то масляный запах росходился не лем по церкви, але по цілом селі. И Томкова мама ставила все дві лямпы пред святыма. А діти лем в церкви пахали. Чудно, же чом пан превелебный, хоц мали осем коров, а святым масло не несли, а што не зіли дома, то продавали до міста. Томко собі тото так вытлумачыл, што пан превелебный сам святый, он зо вшыткыма святыма за пан брат, гріхов ниякых не має, то што має им жертву приносити, або постити, як гpiшны люде постят.

Томко не може забыти, як раз пришла велика вода, як двох його найстаршых братов пустилося через воду, дошли до середины, до лозинкы, где ся ріка роздвоювала, а ту на них вода хлынула така, што и тот каминчык прикрыла, лозині лем вершок было видно и його братям под пахы. Ни назад вертати, ни наперед ити, бо знате, яка в горах вода сильна. Порвала бы их, як трискы. Братя хватилися єден другого єдном руком, а другом руком трималися лозинкы и так оперлися страшной силі воды. Люде злетілися коло берега, но але ниякого ратункм найти не могли.

— Ту лем єгомосць можут помочы— крикнула стара Матрона.

— Лем єгомосць! — потвердили другы. И полетіли газдове на клебанию, за єгомосцьом. А наш єгомосць был великий пиячына, такий пиячына, што тверезым сте го не могли видіти николи. Але што до того, то люде повідали:

— Мы го судити не можеме. Он пред богом отповіст за себе, а ищы и за нас ся заступит. . .

Коли газдове вышли на клебанию за єгомосцьом, то нашли го такого пяного, як дерево. Ани их не розуміл, о што ся им росходит. Газдове взяли го на рукы и принесли ку воді, вызули праву ногу и три разы замачали до воды. По хвили вода почала опадати, уж лем по пояс, уж лозинку добри видно, уж лем им по коліна. Взялися двоме хлопи за рукы и помалы дошли до хлопчысков и вернули з нима до берега.

Но и видите, што значыт священник и його посвящена нога. Хоц и все пяный, хоц занедбувал и свои легкы обовязкы, хоц го будь-коли треба было выносити на фуру и пяного везти до хорого, але николи бы го не поміняли за попа зо сусідного села. По перше, тот был старого священического роду, з діда прадіда, по друге, была то особа. Зараз познати, што ліпшого роду. В сусідном селі поп, то попросту чудак. Поперше хлопского роду, а подруге цілком мизерна особа. И ци дакто чул таке, жебы поп косил, або за плугом ходил. Повідают, што го раз виділи, як гной на фуру наметовал. И то босо! Посвящаном босом ногом в гною стоял! Виділи люде. Выйде босо в поле с косом и стане разом с хлопами. Аж неприємно. Уж два разы ходили до бискупа, жебы им взяли того чудака зо села. Бискуп обіцял, же як открыєся даяка нова парафия, то го возме. Цілком, видите, не выкарался. Та чом, добрый часом и с хлопа поп, але мусит знати триматися по духовному. И вшыткы, на околицу, тримаются по духовному, лем тот єден выкарался чудак. В церкви та лем так премеле, а береся до косы и до плуга.

Так свято у нас почытали стан духовный, так вірили в його чудотворну силу. Не знам повісти, ци и сами духовникы вірили так в свою святость и свою чудотворну силу, але люде вірили. И нич дивного, што и Томко вірил в тото, што и його мама и його няньо, котры, лем почал вымавляти слова, почали учыти го всіх тых молитв и прикладов, котрых их дідо и баба научыли. Ни менше, ни больше, лем тых самых.

На другом селі была уж школа, учыли там чытати и писати, но без того можна было обыйтися, бо и няньо и мама обходилися, жыли, хоц не знали писати ни чытати. До школы посылати, то треба обутя, треба книжку даяку. А без того мож ся обыйти. Трох старшых сынов Гриц роздал по селі, най ся там дакому придаст пасти. И так выросли у газдов. Найстарший Петро был дуже роботный хлопец и с природы честный, то го каждый хотіл выкорыстати. И служыл по газдах, покаль го до войска не взяли. Коли вернул з войска, пожычыл на шифкарту и поіхал до Америкы. С тамтади помагал достатися за море другым братям, так што за рядом спровадил и Томка.

Никто з нас лемков не може представити собі, што бы то было, як бы так Колумбус не открыл Америку. Половина нашого народа выіхала ту и ту дожыват своє жытя. Коли бы мы ділилися тым тоты минувшы 50 літ, што зме мали в старом краю, то приходило бы нам совсім пропасти, бо не лем же землі бы нам совсім бракло, але и помочы ниякой отникаль. А так, тота друга половина в Америкі вспомогла своих родных в старом краю, так што лемкы спаслися дотепер от голодовой смерти. Єдно лем забываме, што тота Америка, в якой мы сами спасалися и яка спасала нашых братов в старом краю, тота Америка уж минула. Минула для нас и для них там.

Томко достался до Америкы, яко молодый, здоровый хлопец, охочий до роботы. Америка будувалася и роботы было треба, о роботу не было трудно, где обернулся, роботу достал. Томко остановился при майнах, бо там жыли и його братя. Там оженился зо старокрайовом дівчыном и загаздувалися, купили найпотребнійшы граты, вырентували гавза, Томкова тримала бордеров. Складали цента до цента, так што за пару літ дошли до свого дому. Не был то так свой, бо долг был, але счасом долг сплатися, як лем бог даст здоровля и роботы. Нич собі больше не жычыли от бога, лем тых двох, то вшытко буде добри.

И правда, што человіку больше до жытя треба? Ничого больше, лем здоровля и роботы. А бог, як хоче, то може дати, вшытко бог може дати, як хоче. А чогож бы Томкови и його Гані бог не хотіл дати, коли го почытают, вшыткы обовязкы выполняют, кажду неділю до церкви ходят, на боже дают, духовника уважают и щедро обдаровуют, коллекту регулярно платят. Як вы робите сердечно свому босови, робите за двох и слухате го, служыте му вірно, то уж бы дурный тот бос был, як бы вас сквитувал и брал на ваше місто такого, котрый ани за єдного не робит, а плацу хоче велику.

И бог давал Томкови здровля и роботу, давал и діточкы. Росли діточкы и ходили до школы, учылися не зле. Так ишло Томково жытя, як ишло жытя всіх побожных, працовитых, тверезых и честных лемковскых емигрантов. Бо Томко належал до тых.

Шол час, минали рокы. Томко уж пристарілся, але робит. Часом даяка перерва в роботі, даякий страйк, або угля дост, то на даякий час прервут роботу, але потом зас робота ся пустит. Уж отложыти нич не можна, але жыти можна. Домик заплаченый, то страху ніт. Діти покончыли гайскул, найстарший калледж, та собі дадут рады сами, а ищы и родичам поможут. Так собі думал Томко, и оно так и повинно быти. Родиче ховают діти, жебы им на старость помогли.

Правда, тоты американскы діти деси не мают такого респекту до своих родичов, як в старом краю. Учыш го страху божого и почтения для старшых, а он ся сміє, занич тоту науку має. Дома сідит, покаль даяку роботу не найде, а як найде роботу, то гудбай, газдує так, як го другы учат, а не так, як го родиче учыли. А тото його газдовство таке, же што заробит, то вшытко пустит и все му ищы бракне. Бо як бойс може быти без кары и без дівчате? Чым больше заробит, то мусит мати ліпшу кару и шумнійше дівча. А дівча мусит мати дорожшы дрессы и якнайчастійше новы.

Будь-коли Томко бесідує:

— Та як вы будете жыти, як вы нич не дбате, што буде дальше, што буде заран, што буде за рок, што буде на старость? Та то вы барз по дурному научены в тых школах. Я до ниякой школы не ходил, а я мудрійший от вас. Як бы я так газдувал, як вы почынате газдувати, то бы сте тепер не мали што істи, ани где спати.

Але молоды американці лем подсміхувалися под носом с Томка и позерали єден на другого, як бы повідали:

— Якы тоты старокрайовы люде дурны. . . И правда, по американскы нашы емигранты барз дурны. Не знают ужыти жытя, лем все на смерт думают, и по смерти надіются на “гуд тайм”. А американці хотят мати ту, на світі “гуд тайм”. Тота рижниця меж нима. Старокрайовы люде вірят, што бог дає вшытко, американці в тото не вірят. Американец уж знає, што як не выдреш другому, то не будеш мати. А штобы выдерти другому, то треба мати “счестя”. Американці вірят в счестя так, як мы в бога. В бога они тоже вірят, але не такого, як мы, што он дбат о людей, интересуєся ними. Он американский бог, котрый “майндує свого бизнесу", як каждый американец.

И зато нашы діти пильнуют уж свого бизнессу, кажде свого, а наш бизнесс их нич не обходит. Томковы діти тоже кажде свого бизнессу пильнувало, а родиче их нич не обходили. Розышлися, розлетілися по Америкі. От часу до часу дакотре вертало змизеруване и голодне, як му счестя не послужыло, подкріплялося и шло зас счестя глядати. Ани сами о собі не знают и не стараются знати. А учены, вшыткы учены. И якаж то наука? Та они, тоты старокрайовы братя цілком нич не были учены, а якоси старалися єден о другого, якбы были не старалися, то были бы ту не были в Америкі. Коли досталися ту, та лем зато, бо єден другому помагал. Хоц не были учены, а чули любов родинну, чули связь меж собом и помагали єден другому, а и своих родичов до смерти доховали, помагали им.

Ищы и не тото зауважыл Томко, не лем нелюбов до старшых, а ненависть до старокрайовых людей у их американскых дітей. Вышли майнеры на страйк. Старокрайовы, бо в майнах ищы робили старокрайовы. И их власны сынове пошли за скебов. Што то за наука, што за школа? Та неученый бы того не зробил. . .

Томко не мог тому начудуватися. Потішался, што як придут до своих літ, то змудріют.

Майны, хоц и с перервами, робили. Майнеры не ждали горшых часов, лем все ждали ліпшых. Знали с практикы, што робота залежыт от президента. Єден президент выходит злый, робота за него иде планно, але потом выходит ліпший и робота поправятся. Все так было в Америкі. Вшытко зависит от президента. За Гувера зле, зато за нового президента поправится.

Но тепер сталося штоси таке, чого ищы не было, як тота майна стоит. Якраз по выборі нового президента замкнули майну и не повіли, коли отворят. Соткы майнеров остало без роботы, а меж ними и Томко. Правда, Томко мался дост добри, мал домик, невеличку загороду и пару центов в банку. Но за пару неділь и банк заперли. Майнеры нашлися без цента и без роботы. Шторникы не хотят на книжкы давати. Народ збратся купками и радит, просятся єдны другых, што дальше буде. Так не може быти, штобы народ померал з голоду в богатой Америкі. Всі тото знают, што так не може быти. И правда, стейт и держава пришли с помочом, но той помочы дуже мало, лем праві, штобы не умерти з голоду. Не дают умерати з голоду, дают т. з. “релиф", ратунок. Уж третий рок Томко з родином на релифі. Діти повертали, жыют разом. Томко думат, діти чытают, але ищы не думают.

Николи ищы Томко столько не думал, як тепер. За ціле жытя столько не передумал, што за минувшы три рокы. Думат о богу, о поповской наукі, о світі и о людях. А. заставило го думати о тых річах його жытя, котре почалося в великой нужді и біді, и кончытся в такой самой нужді и біді.

Здаєся, што Томко не думал бы совсім о тых річах, якбы были не замкнули майну. Совсім бы был Томко не думал, якбы было вшытко так дальше шло, як шло дотепер, як бы была робота. Што його обходило, чыя тота майна, най собі там має, кто хоче, бодай была робота в той майні, бодай чловек жыл. Но, коли показалося, што тота робота для Томка не от бога зависит, а от того, чыя майна, Томко почал думати над тыма справами.

И найперше ясно му стало, што жытя людске зависит от земного богатства. Жытя тых майнеров на плейзі зависит от той майны. И кто контролює земны богатства, тот контролює и людске жытя. Компания, котра контролює майны, контролює и жытя майнеров и их родин. А што найважнійше то тото, што над тыма, котры посідают и контролюют тоты земны богатства, о людске жытя лем настолько дбают, насколько тоты люде им потребны для их взбогачыня. Бо коли видят, што роботник уж не убольшат их богатства, они без всякого милосердия выкидают го з роботы, а тым самым отберают му всякы средства до жытя.

Долго думал Томко, як то так може быти, што така мала группа контролює жытя цілых народов, а народы того не видят. Но пришол и на тото:

Тота группа, котра контролює богатства земны, контролює и людскы душы, єдны через религию, а другы через литературу, прессу, науку. Религия литература, пресса, наука в их руках.

Поп мусит учыти так, як они му кажут, бо он от них зависимый, они му помагают. Зрештом, як поп бы учыл правду, то тым самым стратил бы свой хліб, бо показалобыся, што поп непотребный. Тоты, што пишут книжкы, мусят писати так, як им кажут писати капиталисты, бо инакше они книжок не выпустят, а тым што пишут, не заплатят. Газеты в руках капиталистов, и редакторы и корреспонденты мусят так писати, штобы все для капиталистов выходило добри, бо инакше им не заплатят, выкинут их з роботы, як и майнеров з майны. Профессоры в школах мусят учыти так, як им капиталисты кажут, бо инакше стратят хліб. Суды мусят так судити, як им капиталисты кажут, бо судьи стратят хліб. Министры мусят так рядити, як им капиталисты кажут, бо инакше перестанут быти министрами. А и сам президент мусит им за вольом ходити, бо як бы выступил против капиталистов, то капиталисты, при помочы прессы, при помочы агитаторов, при помочы ними контролюваного конгресса не лем го збесчестят, обліют помыями, што и сухой ниткы на ньом не остане, але зробят го врагом державы и народа и ищы и засудят. Розумієся, што и трудно, штобы такий президент достался до уряду, бо они такого не выберут.

— Ей, што плетете — говорили Томкови, коли так им росправлял. — Та народ выберат и конгресс и президента, а не капиталисты.

— Я пришол на тото, што не народ выберат, а капиталисты. А пришол я на тото от остатньой конвенции нашой запомоговой организации. Вы повісте, што братства выберали делегатов, а делегаты уряд. А то неправда, бо урядникы сами себе выбрали и все сами себе выберают. Они мают таку машину выборчу, при котрой помочы сами выбераются, затемнят членов и делегатов, опоят, прекупят и выберутся.

Капиталисты мают саму таку машину, лем тота братска маленка, а тых великых капиталистов тота машина выборча огромна, як огромный капитал. До той машины належыт огромна капиталистична пресса и ціле выхованя народа, котре находится в их руках. И мои діти учены. Але они учены так, што менше видят от мене, неграмотного.

До такого переконаня, до такой віры, до такого розума пришол Томко в остатных трох роках.

Може повісте, што такого Томка ніт. Так я вам на тото повім, што єст, бо я сам з ним того літа бесідувал и сам єм ся чудувал. Даякий поп або патриота повіст, што то уж “Лемко” такого большевика с Томка зробил. Брехня, он не знал чытати. Томко довідался о “Лемку" аж того року, довідался, што єст лемковска робоча газета. Але было уж по вшыткому, бо Томко пришол на тото вшытко сам, без ничыйой помочы ани без ниякого чытаня, лем што позерал наоколо себе от того часу, отколи не робит. Такий уж має здоровый, непрепитый и незатемненый розум, и при помочы того розума сам пришол на тото.

Не думайте, што он “Лемка, не цінит. Як лем довідался, што “Лемко” выходит, бо почул деси, як чытали, што якисый майнер был отвидіти краянов, то принюс — то дораз выписал за “релифного" чека, и хоц сам не знал чытати, то ходил по плейзі, раз до кума другий раз до кумы, жебы му чытали. Но писал пару днів тому (сам писал!), што уж покус пише, а “Лемка" уж сой сам пречытат: “Часу мам дост!"

А коли просятся Томка, як он думат, што буде дальше з роботниками и капиталистами, то Томко певный себе отповідат:

— Скорше ци позднійше, всі роботникы придут до такого розума, як и я пришол. Тото мусит быти, бо без того пропадут, не лем сами роботникы, але цілий світ пропаде, бо тота капиталистична система веде до пропадку. Лем роботнича система може спасти світ, але, жебы пришла тота роботнича система, то мусят роботникы дойти до розума и при помочы свого розума жыти на світі, а не при помочы розума попов и капиталистов, бо их розум добрый для них, але не для роботников. Покаль мы не устроиме світ так, жебы каждый мал обеспечену роботу и жытя, то люде все будут мучытися и примерати от голоду. А так устроити світ може лем роботництво, коли приде до розума.

О том думат и говорит Томко Бідний, а о святых, ангеликах, єгомосцях, панах превелебных престал говорити, вірити им и итересуватися, котрый з них грубший, а котрый тонший. Всіх их цінит єднако.

Який же я был легковірный и дурный за своих молодых літ. Аж треба было, жебы майну заперли, а я зостал без роботы, жебы прити до розума.

Я думам, што и його діти придут скоро до розума, ищы рок, два так побелендают, а потом уж будут знати, кого выберати на уряды.