Братство Каина и Авеля

Назвали братство побожно:
Братство Петра-Павла;
А діло в нем провели
Каина и Авля. —

Діялося то недавно, ту в Америкі, при твердом углю, в нашой лемковской Пеннсилвании, праві чыстой лемковской колонии. Жыли там никому нич невинны емигранты из Лемковины, праві вшыткы из єдного лемковского села. Робили они тяжко под земльом, ищы и на заробку были барз кривджены, но они того не виділи и не знали. Глядали и вірили в правду, но николи правды не нашли, бо и на той правді, што єй глядали, были все ошуканы. Говорили им о братской любви, о любви ближнього, но николи им той любви не показали сами.

В єдну неділю их священник мал горячу проповідь о такой братской любви, о братской взаимопомощи, благотворительности и добродітельности — котрых осередком має быти братство, котре сегодня маме ту основати. И тому братству треба дати имя даякого великого святого мужа, а може окрестити го именами двох, або больше святых.

Розозрілися по стінах братчикы, якого святого, ци святых выбрати для свого братства, яко патронов. Перший встал краян Сабалей Чемчереда, показал пальцом на св. образ, што висіл над його головом и рюк:

— Мы всі ту праві з єдного села и чуємеся всі, як братя Макавейскы, и братя Макавейскы были бы найліпшы патроны для нашого братства.

Всім подабалися такы патроны для их братства, як Великомученикы братя Макавейскы. Всі кывнули головами и рекли:

— Най будут Братя Макавейскы: “Братство Макавеєв!” Як то добри тот Сабалей придумал. Недармо он чытат жытя святых — думали братчикы.

— А тепер, дорогы мои парафияне, штобы тото наше братство мало боже благословение, штобы бог мал його в свойой опікі, мы мусиме принести для него даяку жертву, абы дати доказ нашой щырости и добрый, божий фундамент нашому братству. Яке бы то таке, угодне богу діло, угодну богу жертву принести в тот великий день основания нашого Макавейского Братства? Подумайте, честны християне!

Думали, думали. Перший озвался Петро Нужда:

— Найліпше бы было жертвувати звоны до нашой церкви в старом краю, бо пишут нам и просят, штобы зме им на звоны назберали. А мы всі в той церкви крещены.

— Ага, звоны до нашого села найугоднійше богу и надлому селу діло — притакнул Сабалей.

Звоны, звоны, для нашой церкви, где зме крещены—повтаряли парафияне.

— То буде направду велике діло, угодне богу и вашому селу — продолжал свою заохоту священник. Але вам треба знати, мои дорогы, што звоны, то и велика жертва. Таку жертву можут принести люде лем з великым сердцом. Кто из вас, дорогы братя, має сердце? Кто має велике сердце?! Кто хоче собі заслужыти на ласку божу?

Сабалей Чемчереда вздыхнул глубоко, а його жена за ним,

— Кто ма велике сердце?! — кричыт священник.

Сабалей мал велике сердце, почул, як оно рушылося, забило. Позріл на свою жену. Жена смотріла в гору и вздыхнула, видно было, што отдала бы вшытко для славы божой. Встал Сабалей, откашлянул, поозерался доокола по присутных и почал, ни голосно ни тихо, дрожащым голосом:

— Я, честны братя, ваш брат кость от кости и плот от плоти, дайме на приклад, я . . . и моя жена оферуєме на тото богу и нашому селу угодне діло, триста таляри. . .

Якбы кропом брысли слова Сабалея на присутных. Шум и гамир. Сабалей почул, што зробил штоси велике и чудесне, тото чувство потрясло ним цілым, почул, же ма сердце, котре трепоче в його грудях. По лици поплыли му слезы с того радостного чувства. Жена подала му хустинку, жебы втер собі лице и очы. А коли люде кус утишылися, Сабалей почал:

— На тот приклад, мы — я и моя жена, выявляме свою волю: Ма то быти єден великий звон, з доброго материалу, имя ма му быти Сабалей и має быти на том звоні вырыта надпись, котра має там стояти на вічны вікы: “Сооружыли на честь и славу божу Сабалей Чемчерада и жена Варвара роду Кріпчаков из Америкы.”

Стоял ищы Сабалей, але не мал веце што повісти. Постоял, але пак присіл, бо чулся змученый.

По той щырой и великой офері Сабалея, котра старчыла на найбольший звон для их села, каждый хотіл причынитися до меншых звонов. Вытігали по 20, 15 и 10 доляров, лем жебы в их селі были звучны, великы звоны. Никто не дал менше, як 10 доляров. Кромі того найбольшого звона, назберали ищы на три: менший, ищы менший и найменший. Каждому выбрали имя: За Сабалейом ишол Петро, за Петром Николай, а найменший Василь, бо праві всі краяне носили єдно из тых имен.

Грошы были зложены, порахованы духовником и засланы на другий день до родного села с цілым протоколом.

За два місяці пришло писмо из старого краю. Документ подякы з громады, подписаный священником с печатком уряду парохияльного, войтом и радныма с печатком громадском. Не єден, а два документы, бо єден специяльно для Сабалея Чемчереды и його жены, а другий для другых жертвователей разом. Сабалей свой документ оправил в рамкы и повісил на стіні, на видном місті.

В селі кстили звоны. Люде толпилися. Маленкы ставали на пальцох, жебы видіти вшытко. Хоц звон Сабалейов был так великий, што каждый го виділ. Але каждый хотіл видіти надпис на Сабалею. Кто знал чытати, то чытал по пару раз, а кто не знал чытати, то хоц пальцом помацал. Была долга церемония и долга проповідь с похвалами для американскых братов и их Макавейского братства, але найбольша для Сабалея и його жены.

— Але то памятка!

— Вічна превічна!

— На цілу околицу ніт такых звонов!

— В цілом повіті ніт такых!

— Ей, в повіті! Под нашым бискупом такых звонов ніт!

— Але тот Сабалей Чемчерада мусіл доробитися богатства, што такий дар для села прислал.

Долго люде бесідували о новых звонах, а найбольше о Сабалею, о великом звоні, и о Сабалею в Америкі. А Сабалей и його жена в Америкі, хоц не чули их бесід и похвал своима ухами, але чули сердцем, своим великым сердцем.

Повісили звоны и зазвонили. Заграли так, як даяка небесна гармония, рознюсся чудесный голос по горах и долинах. Вечером лем все Сабалейом звонили. Люде вертали с поля, крестилися и вспоминали Сабалея Чемчереду в Америкі. Вірили, што го даколи чекат велика нагорода за таку велику жертву на славу божу. . .

Настали жнива. Зерняны? Ніт, людскы жнива, война, косят, подкошуют людей тысячами, миллионами. Косят так завзято, што аж косы ламут, бракує металю. Зберают крещены и посвячаны звоны. Взяли звоны зо вшыткых сел. Треба им на смертоносны каноны. А може Сабалея не взяли? Зняли и Сабалея и тоты три меншы. Коло корчмы при дорозі поуставляли звоны, стоят там, як в лісі зруб. Найгрубший и найбольший меж ними Сабалей. Стары бабы клячут при Сабалею и обливают го слезами. А воякы сміются над нима.

И идут святы звоны на войну. Як берут людей в касарні, где их перерабляют на вояков, так взяли и звоны до фабрик, где их переляли на каноны. Переляли и Сабалея. Вылял и з него великий канон. Тот канон подвезли под Горлиці. Подвезли на русскых братов, котры были пригнаны ту, голодны и перемучены, вольом бога и царя. На них навертают люфу канона, вылитого из Сабалея. Роздался гром из Сабалея, засвистало в воздухі, затряслися верхы Карпат и зо запахом пороху нюсся запах паленого людского мяса. Сто дватцет русских братов за єдным разом подкошено. Гремит наш Сабалей, косит людске жытя.

Сам Сабалей того не виділ, ани не чул той новой, страшной музыкы свого звона.

Звонили и косили людске жытя и меншы звоны, подаруваны свому селу Макавейскым братством из Пеннсилвении, но меншы их жертвы, менше жертв брали, а Сабалей косил жытя за них вшыткых.

Чули и чытали нашы братчины майнеры, сколько русского войска згынуло под Горлицями. Аж плакали. Но ани єдному з них не пришло до головы, штобы и они причинилися до тых страшных людскых жнив, не розуміл того и Сабалей. А жебы му так росповіли историю його звона? Не повірилбы. А якбы му показали тото страшне діло його звона? Умліл бы Сабалей.

Минули тоты страшны людскы жнива в Европі, Сабалей, якбы нич не знал, якбы тото його не тычылося. Он копал дальше под земльом. Макавейске Братство зробило больше богу угодных діл и было уж знане далеко. Но штобы свою славу росшырити ищы дальше по Америкі, братчины ухвалили зняти зо себе фотографию и помістити в календарі. Якраз в неділю зберают фотографию. Укладают, кто має як сидіти, кому яка честь. Думате, што Сабалея посадили до середины? Но, єгомосця. А по обох сторонах єгомосця? Певно Сабалей и його женна? Та де! По єдной страні єгомосця дяк, а по другой жена Петра Нужды. Жену Сабалея гет в кут поставили.

Стисло за сердце Сабалея. Потом хватила го злость. Прискочыл и праснул так пястьом по апараті, што вшытко ся розлетіло.

— Я вам покажу! — погрозил им Сабалей и пишол гет.

И почалося:

Уж на другу неділю до Сабалея пришол новый священник и предложыл свои услугы. Сабалей скликал митинг братства. Не вшыткы пришли, бо Петро Нужда уж знал о што ся ту росходит и повіл своим. Но половина пришла. На митингу Сабалей росповіл, о што ту ся росходит, што ту росходится о правдиву русску віру, віру прадідну, православну.

И розділилася невелика купка краянов на дві купкы: На греко-католицку церков и православну церков. И братство поділили на два братства. Братство Макавейске и братство Петра и Павла. Ніт уж такого жытя меж краянами, як было даколи, бо и процес на церкви почали, котрый ищы не сконченый.

Минули зас часы. Сабалей чытал задушевну просьбу из свого родного села о помоч на новы звоны, бо село остало цілком без ниякого звона. Вшыткы звоны зняли в часі войны и забрали. Тепер уж по войні, настал спокой, и світ отбудовуєся. Хочеме и мы мати звоны на свойой церкви. Бідна вдова по Пантелеймоні оферувала 50 таляри, што достала от дівкы, з Америкы, на новы звоны, дашто зложат и другы, але того буде мало, бо война нас цілком знищыла. Дайте краяне помоч, а бог вам сторицию вынагородит.

Сам Сабалей не хотіл рішати той справы. Маме братство, най братство рішыт. Братство рішыло тоту просьбу из старого краю так: “Як село перейде на православию, то помоч на звоны даме, а иначе не даме нич, бо то вшытко папово и бискупске. . .”

И добри рішыли, инакше не можна било. Где-ж кто виділ, штобы православны давали униятам на звоны. Так и написали до краю, мудро и щыро, по братскы.

В селі новина. Вийт, родина Сабалея, скликал громаду, и пред цілом громадом отчытал послание братства з Америкы. Пристала громада на православию, бо ясно, што то наша прадідна віра, то раз, а друге, в Америкі ліпше знают, а по трете, инакше звонов не можут мати.

Пристала громада на православию, але не ціла. Менша часть остала при той вірі, якой были их няньове. Та и єгомосць выразно бесідуют, што тоты, што перешли на православию, то стратили всяке право до церкви.

И так было дві віры, а и дві громады, а и двоякы люде в селі. Билися и процесувалися, нищыли єдны другых.

Православны написали друге писмо до Америкы, што они уж перешли на прадідну віру и што уж мают православного священника и будуют нову церков. Не лем на звоны им треба помочы, але и на цілу нову церков.

Кто што мог, зложыли братчикы на церков на рукы комитета, котрый был для той ціли выбраный. А Сабалей зложыл на рукы комитета 300 доляров с тым, штобы был вылятый такий сам звон Сабалей, як перше, с тым самым написом.

Написали до той самой фабрикы, штобы там выляли для села такого самого Сабалея, с такым самым написом.

На ярді, коло той фабрикы, было полно воєнного скрепу, а в том скрепі стоял и выщербленый канон Сабалей, што то з него косили нашых русскых братов под Горлицями. Зробил свою роботу канон Сабалей добри под Горлицями, положыл трупом тысячы русскых селян и робочых. Належал бы ся му вічный отпочынок. Но але коли фабрика достала ордер от тых самых руснаков с Карпат, казали вытягнути зо шкрепу выщербленого Сабалея и выляли з него назад звон Сабалея и повісили на нову, православну церков.

Звонит Сабалей на молитву рано и вечером. Як долго буде звонити на молитву, не знати, бо польскы фашисты збераются на войну против русскых робочых и селян. И лем начнеся война, то польскы милитаристы здоймут Сабалея и завезут го до фабрикы, где го зас переліют на канон, с котрого будут убивати робочых и селян.

Ни братчикы, ни сам Сабалей, ничого того не розуміют, о том не знают. Але тото ищы не велика біда, бо никто не родится з розумом. Біда в том, што они не хотят того порозуміти, не хотят думати о том. Им здаєся, што они зробили велике и богу и их селу угодне діло. Бо они всі братя и своє братство окрестили именами святых. А як из той истории видиме, то их святе діло перешло в Каиново діло.